Лечение за границей: единственный шанс выжить или самообман?

Правда ли, что в России у больного раком шансов нет, а за границей — есть?

На самом деле, в этом убеждении много пиара и мало реальной статистики. Все пересказывают и распространяют истории о «чудесных» исцелениях. Но достаточно моментов, когда получилось не очень — о них никто не знает. Рассказать уже часто некому. И слушать окончание истории, что не надо девочку в красной шапке в лес гонять на ночь глядя, никто не хочет.

Но я могу рассказать, почему же так широко распространяются истории об успехе «их» медицины по сравнению с «нашей». Причины в нашем менталитете и нашей истории.

Меня зовут Олег Юрьевич Серебрянский, я главврач частной московской клиники со своим стационаром, где в основном приходится лечить пациентов с тяжелыми онкологическими диагнозами.

Регулярно бывает, что наши пациенты — из семей обеспеченных, и уже лечили рак за границей: приезжают после немецких и израильских клиник. С рецидивами после неполного, а иногда и непонятного лечения. С безжалостно отрезанными частями тела там, где можно было провести органосохраняющую операцию. Потратив астрономические суммы на лечение, которое можно было получить дома, в России. Да, тоже за деньги — но на 30–50% дешевле. Но многие из них все равно, даже после печального опыта, держатся за убеждение, что в России было бы хуже. И удивительно — никто не жалуется, не судится, гневных постов не пишет.

Фантастически людям промывают мозги в зарубежных клиниках. Но, как в сказке о голом короле, кто-то должен взять на себя роль младенца и сказать, что король-то голый!

Откуда же такой скепсис по отношению ко всему отечественному?

Мне пришлось побывать в длительных рабочих поездках во множестве стран и городов, от Эдинбурга до Джакарты. Везде я наблюдал медицину как есть, изнутри, а не с рекламных сайтов. Оказалось, убеждение, что «за рубежом лечат, а у нас калечат» — рождено недостатком информации из первоисточника, как любой предрассудок.

Постараюсь показать более реальную картину, как «у них».

«Заграница нам поможет?»

Эта фраза-афоризм из замечательного произведения «12 стульев» Петрова, Ильфа (и настоящего автора Катаева), родилась во времена разрухи 1917 — 1928 годов. Когда товарищи большевики дружными рядами ехали лечиться в Германию, меняя золотые рубли на рейхсмарки.

Но и дома они не сидели, сложа руки. В 1978 году на международном совещании под эгидой ВОЗ система здравоохранения Советского Союза была признана лучшей в мире. Тогда в Союзе была ликвидирована большая часть инфекционных и хронических заболеваний, которые «выкашивали» население. Развита медицинская промышленность — в стране работало больше 300 фармацевтических заводов. Велась отличная подготовка квалифицированных врачей и медперсонала. Велась реальная научная работа.

Но после развала СССР «доблестные» младо-реформаторы угробили не только машиностроительную и обрабатывающую отрасли. Здравоохранение пострадало так же.

Здравоохранение состоит из 3 компонентов. Все 3 приходится создавать заново.

Первое — медикаменты, их производство. Оно разрушено, из 300 заводов сегодня осталось меньше 30, и те производят простейшие препараты «первого передела». Аспирин — это первый передел. Четвертый передел — это новые современные препараты, например препараты иммунотерапии рака. Они отличаются, как майбах от самоката.

Условно, таблетка аспирина в производстве стоит 5 рублей, а новый препарат — 500 тысяч. А для того, чтобы он добрался до производства, нужно еще провести клинические исследования на 800 миллионов долларов. Поэтому все хоть сколько-то серьезные лекарства у нас в стране — импортные. И в ближайшие 20–30 лет вряд ли картина станет лучше.

Второй компонент — это медицинское оборудование. Во всем мире технологии сильно прогрессировали за 50–70 лет — первые аппараты искусственного кровообращения или искусственной вентиляции легких отличаются от современных, как самоходная дрезина от болида Формулы-1.

Но на такие разработки нужны деньги, а деньги уходили на ракеты для гонки вооружений после Второй Мировой. Поэтому в медицине мы предпочитали просто копировать европейские/американские образцы. Но они были не полной копией, а бледным подобием. Поэтому мы и отстаем от «их» медтехники на 3–5, а в чем-то и на 10 лет.

Плюс, нужно понимать, что у нас есть еще логистический аспект — перевозки сырья, оборудования, готовой медицинской продукции. Расстояние между Москвой и Владивостоком вы на поезде проедете за неделю. А между, скажем, Варшавой и Лиссабоном, всю Европу, — за 1,5 суток.

Третий компонент — кадры. У нас и среди преподавателей мед. ВУЗов, и среди работников крупных лечебных учреждений было много советских граждан трех национальностей: евреи, армяне и грузины. Они, исторически, хороши в медицине. А на рубеже 80-х и 90-х годов они дружно поехали за границу. Отток человеческого капитала, который начался тогда, полным ходом продолжается до сих пор. Фактически, старая интеллигенция медицинских вузов исчезла, в отдельных специальностях на 90%.

Вот и все, в принципе.

Страна оказалась у порога разрухи. Было время, когда в больницу ложились со своими таблетками, шприцами, простынкой и едой, и все, что могла предоставить клиника — «руки» в ограниченном режиме.

Да, благодаря нескольким национальным проектам здравоохранения, когда законодательная, и даже исполнительная власть восприняла всю глубину катастрофы, были сделаны какие-то рывки, чтобы это исправить.

Правда, в большинстве экономически развитых стран на здравоохранение выделяются около 10–20% бюджета. В России это 1-2-3%. Гроши. На них обеспечивается 140 миллионов населения, всего в 2 раза меньше, чем в США. А денег в медицине на душу населения у нас меньше в 30 раз.

Но даже в этих условиях «средней температуры по больнице» пределов цивильного здравоохранения мы достигли. Наша медицинская система — далеко не худшая в мире.

Людей, которые активно ездят, учатся, работают за рубежом — очень мало. Я отношусь к этой категории, и я никогда не скажу, что за рубежом лечат без-ус-лов-но хорошо.

Пример — Лондон. Я был там и пациентом, и врачом. Мне порвали вены на обеих руках, пока еженедельно надо было сдавать порядка 100 кубиков крови для исследований.

Сидеть на поликлиническом приеме в качестве врача-эндокринолога было дико. Набивается в очередь человек 200, открыто 5 кабинетов, нужно принять 40 человек.

Пациент, еще сидя в очереди, заполняет анкету — врач уже не тратит времени на сбор анамнеза. Он задает пациенту только 3–5 вопросов о текущих жалобах. Все это записывается на диктофон. Туда же врач проговаривает диагноз, рекомендации пациенту, указания медсестре. Потом эту запись вкладывают в амбулаторную карту, и врач ставит автограф под документами. Минут 5–10 — и пациент ушел.

Позже, по электронной почте пациент получает информацию, когда ему явиться на повторный прием. Не придет — в следующий раз его не запишут к узкому специалисту.

Частный же сектор в Британии сокращен практически до врачей первичного звена — семейных докторов, которые не вылечат что-то серьезное.

Следующий оплот мечтателей о райских условиях — Америка. Что тут?

Чтобы хорошо жить и лечиться в США, нужно платить 20 000 долларов в год на страховку. Так что, говоря о хорошей медицине, мы подразумеваем тех американцев, кто может себе это позволить.

Есть условно 300 миллионов американцев. Среди них 20 миллионов мигрантов-нелегалов со стройки и прочих персон non grata — они не имеют доступа вообще ни к какой медицинской помощи.

Для всех остальных в США медицина платная, люди покупают страховки за деньги: в виде налогов (аналог нашего обязательного медицинского страхования), либо напрямую относят деньги в страховые компании.

Система, похожая на американскую Medicaid, у нас тоже существует — есть клиники, куда отправляются малоимущие. Медицинские услуги в рамках Medicare выступают неким эквивалентом муниципальных больниц, которые у нас составляют основу системы здравоохранения.

Следующая ступень — платные услуги. Такие клиники принадлежат некоммерческим организациям. Часть их услуг покрывается квотами, часть оплачивают сами пациенты — покупая мед.страховки. Что-то вроде нашего ДМС.

Дальше идут крупные медицинские государственные учреждения, НИИ. Специализированные больницы есть у крупных федеральных организаций. Их расходы покрываются либо целевыми грантами, либо прямыми субсидиями из госбюджета. Точно так же и у нас.

И верхняя страта — частные госпитали: дорогие и безумно дорогие — не для миллионеров, а для миллиардеров. Там нет страховок.

Так что, если ставить акцент: «Где-то хорошо, потому что платно» — то у нас тоже хорошо. У нас точно так же платно.

То есть, с точки зрения организации медпомощи, глобально мы не отличаемся.

С точки зрения доступности технологических и лекарственных новинок мы можем принципиально отличаться. Система введения и регистрации новинок была приторможена законодательно — по банальным причинам.

В теории, наше государство должно обеспечить единство медицинского процесса от Москвы до Мурманска, от Калининграда до Владивостока. Технически, это нереально — столько денег нет. Поэтому стандарты здравоохранения адаптированы под минимальные возможности: такие, на которые денег кое-как хватает.

Сейчас можно наблюдать обратную сторону похожего процесса в Германии. Руководитель крупнейшей частной клиники малоинвазивной хирургии в Берлине рассказал, что ежегодно в Германии закрывается до 300 лечебных учреждений. Вся муниципальная сеть укрупняется. Госпитали, фельдшерско-акушерские пункты, мелкие сельские больницы — закрываются.

Причина — введены высокие стандарты оснащения, а поскольку у муниципалитета нет денег на такое оборудование, они закрываются. Те, что остаются — действительно неплохо оборудованы. Но ближайшая больница или роддом оказываются в 200 км.

Еще одна немецкая правда — в силу ужесточения правоохранительной практики (за которую сейчас ратуют и у нас), немецкие врачи уезжают в Данию, Норвегию, Швецию. Там зарплата выше, социальные гарантии выше, а «дрючат» меньше. Кто приходит в Мюнхенскую больничку на должность врача? Иммигранты. Сирийцы, турки стали донором биологического материала для Германии. И для Немецкого экономического чуда.

Может, хотя бы бренд «Израильская медицина» так хорош, как говорят? Приведу личный рассказ вице-президента второй по величине страховой компании Израиля — как решали задачу отсутствия денег в бюджете здравоохранения Израиля. Был дефицит от 5 до 20 000 000 000 долларов. Где взять денег? Да так, чтобы они насытили, но не перегрузили систему.

Они действовали мудро. Дали населению возможность заработать. Чтобы врач не брал взяток с коренного жителя под угрозой смерти, но при этом взял свое с медицинского туриста. Чтобы медицинский турист привез деньги — что нужно было сделать? Потратить некоторое время на пиар израильской медицины. Это подкреплялось законодательно.

Начинают с технологии «обработки мозгов» при первичном обращении: по телефону, в письмах. В банальном варианте прибегают даже к цыганскому гипнозу, чуть ли не: «Ой, порчу, дорогой, вижу на тебе! Ой, медицина плохая в Москве!»

Когда люди приезжают — их окружают вниманием, стараются показать, как все хорошо в Израиле и плохо в России. Например, биопсию опухоли сделали за три дня, а в России это длилось две недели. Пациент же не в курсе, что технологически сделать биопсию быстрее, чем за 5 суток, нельзя. Если соблюдать производственную цепочку, конечно.

Так что результаты биопсии за 3 дня пациент, может, и получит, но за качество их никто не несет ответственности. Вы знаете случаи, чтобы кто-то из медицинских туристов успешно судился с государством Израиль?

Из всего этого опыта я делаю вывод: проблема наша — еще и психологическая. Вспомним даже не Ильфа и Петрова, а «Луч света в темном царстве» Белинского. Да и Белинского можно не первым ругать. Задолго до него, в 1790 г. опубликовано «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, и там та же песня: у нас все плохо.

Везде хорошо, а только мы здесь живем по колено в… известной субстанции. И такое положение сохраняется по двум причинам.

1) Обязательно должен быть кто-то, кто лучше нас, чтобы говорить: «Конечно, им-то везет, а у нас условия хуже».

2) Мы не хотим узнавать реальность в тех странах. Не учим языки, не путешествуем. На всю страну — 10 млн. загранпаспортов.

И еще — есть иллюзия, что, если повар классный, то вам понравится ужин в его ресторане. Но представьте, что официант не понимает вашего языка и зовет переводчика (за дополнительную плату), охранник или гардеробщица могут нахамить, потому что вы русский, а некоторые позиции из меню вам просто не предлагают. Качать права и добиться справедливости нельзя. Вы — просто финансовый корм. Стоит ли стремиться попробовать блюдо от шефа в таком месте, если то же самое можно заказать дома?

Так же и с медициной. Если вы знаете хорошего врача или клинику здесь, то имеет ли смысл за бОльшие деньги ехать в страну, где у вас нет прав и никаких гарантий (даже если агент по продажам был очень убедителен, зарабатывая свой бонус)?

Я не имею цели «открыть всем глаза». Но хочу напомнить: среди российских врачей есть те, кто работает по призванию и делает то, что пациенты потом называют чудом. А я создаю им условия, чтобы оставаться работать на Родине, а не ехать за длинным евро.

Мне жаль, что эти услуги в текущей экономике не могут пока быть доступны всем: я объяснил выше, почему. Но я могу только сделать их на 30–50% дешевле, чем в Израиле или Германии, при том же качестве.

И последняя история о зарубежной медицине. Мировой онкологический конгресс, в Голландии. Крупнейший специалист по меланоме заканчивает выступление: «Я начал лечить меланому 40 лет назад. Это стоило 4 000 дойчмарок в год. Сейчас средняя стоимость лечения меланомы — 144 000 евро в год! Поздравляю вас, дорогие коллеги!» Зал взрывается овацией.

Источник: Журнал Сноб