Журнал «Компания». Недодиагностика — это реальный бич

Из-за пандемии коронавируса пациенты со сложными, хроническими диагнозами по всему миру страдают от недостатка медицинской помощи. Ситуация во многом предсказуемая — основные мощности государственного здравоохранения брошены на борьбу с Covid-19. Непростая ситуация и в России, настолько, что роста избыточной смертности по причинам, напрямую не связанным с коронавирусом, ждут уже и в Минздраве. Эпидемиологические ограничения повлияли на работу частных медицинских учреждений. Тем не менее многие из них продолжали оказывать помощь пациентам с тяжелыми хроническими заболеваниями. Олег Серебрянский, основатель и главный врач международной клиники Медика24, рассказал «Компании» о том, как изменилась частная медицина в пандемию, и на что могут рассчитывать пациенты, обращаясь за помощью в частную клинику.

Олег Юрьевич, расскажите, как повлияла пандемия на лечение пациентов с хроническими заболеваниями? Понятно, что основной удар Covid-19 нанес по государственным медучреждениям. Однако в условиях жестких ограничений пришлось работать всем медикам. Какие изменения произошли в вашей клинике?

— Наша работа стала в несколько раз сложнее. Мы ведь как раз и работаем в основном со тяжелыми или эксклюзивными клиническими случаями, наши пациенты — это зачастую «отказники», люди, страдающие целым набором тяжелых заболеваний на поздних стадиях. В том числе, это пациенты со злокачественными заболеваниями, с тяжелой сердечной и легочной недостаточностью, с редкими неврологическими заболеваниями. С началом пандемии, когда вся система государственного здравоохранения переключилась на борьбу с коронавирусом, эти люди, если называть вещи своими именами, в ряде регионов России оказались совершенно брошенными. Оказалось, что они просто физически не могут попасть в привычные медучреждения к своим лечащим врачам, большая часть из которых переключалась на «ковидную» схему.

Конечно, этому есть объяснение, в стране еще не было временных ковидных корпусов и госпиталей, их просто не успели построить. Но проблема действительно была. Сейчас, несмотря на вторую волну, большая часть лечебных учреждений работает, но есть другая проблема — болеют сотрудники самих лечебных учреждений. Нас, слава Богу, эта чаша миновала. Мы продолжали работать и в первую волну пандемии, продолжаем работать и сейчас. Никаких нареканий к нашей деятельности со стороны оперативного штаба, который молниеносно реагирует на любые жалобы и замечания, не было. Мы предприняли все мыслимые меры предосторожности по недопущению попадания в клинику инфицированных пациентов, постоянно мониторировали состояние здоровья собственного персонала, короче, долго рассказывать…

На количестве пациентов коронавирусный кризис сказался?

— Количество обращений в клинику остается прежним, «допандемийным». Нагрузка сохраняется примерно одинаковая — 70–80%, иногда 90% от максимальной. Однозначно, общая ситуация в стране отразилась на пациентах, иногда они бывают более требовательными, более эмоциональными. Многие просто боятся приехать в Москву, говоря, что «вы всех перезаражаете». У многих пациентов и их родственников возникли трудности с финансами, да и в целом ситуация в экономике не из простых. Но все это не сравнимо с тем, насколько тяжело людям было во время локдауна, когда была настоящая паника, и никто не знал, что будет дальше.

В начале пандемии некоторые частные клиники были перепрофилированы для приема коронавирусных больных. Частное лечение от Covid-19 стоит довольно дорого. Международная клиника Медика24» рассматривала для себя такую возможность?

— Мы придерживаемся своего профиля. Международная клиника Медика24 — клиника экспертной медицины. Мы тратим огромные ресурсы на закупку современного оборудования, приглашаем высококлассных специалистов, повышаем квалификацию сотрудников. У нас жесточайшие требования к качеству исследований, к ведению медицинской документации, к сервису, к человеческому отношению к больным. У нас нет «легких» пациентов. Случается, к нам приходят люди без диагноза, но чаще они приносят кипы документов, результатов обследований, в том числе после посещения стран медицинского туризма — Израиля, Германии, реже США.

Диагнозы приходилось пересматривать по итогам?

— Примерно в 10–15% случаев, в зависимости от профиля заболевания, мы либо уточняем диагноз, либо пересматриваем его. Но в любом случае, мы делаем все возможное, чтобы улучшить качество жизни пациента, продлевая ее на максимально возможный срок. Можно, например, удалить большую опухоль, но операция приведет к тому, что человек останется без руки или ноги, не сможет ходить и жить обычной жизнью. А можно провести лечение в ином формате, например, использовать, облучение, избежав операции. Сроки жизни у пациента не изменятся, но качество будет абсолютно другим. В этом мы видим свою миссию — показать пациенту все имеющиеся у современной мировой медицины возможности, и дать ему возможность сознательно сделать выбор своего пути.

Когда мы говорим о возможностях современной медицины, то имеем ввиду, прежде всего, современное оборудование и химию. Всегда ли это является панацеей?

— Определенно, нет. Весь сознательный период в медицине, а это чуть меньше 30 лет, я занимаюсь медициной сложных состояний. С детства у меня перед глазами был пример безоговорочной преданности профессии моего отца, Заслуженного врача РФ, профессора, доктора медицинских наук Юрия Евстафьевича Серебрянского, и моей мамы Натальи Валентиновны, которая была очень хорошим доктором и передала мне такое качество, как любовь и внимательность к больным, умение находить общий язык с самыми капризными пациентами. Никакая техника или химия без любви и уважения к пациенту не обеспечит процесс выздоровления.

Кстати, когда пациенты жалуются на своих врачей или на систему здравоохранения, они говорят о том, что доктора видят проблему — перелом, опухоль, язву, их и лечат. При этом не желают или не могут посмотреть на организм в целом — бывает проблема уйдет, а самочувствие не улучшится.

— Просто необходимо признать, что человек не состоит из глаз, ушей, сердца, почек и т. д., это сложный организм, и к его диагностике и лечению нужно подходит системно и комплексно. Представьте, что сегодня вы видите абсолютно разбитую, дряхлую машину, догнивающую свой век на свалке, но через полгода перед вами стоит, сверкая лаком и хромом, урча новеньким мотором, будто только что сошедшая с конвейера новая «Победа» 1950 года выпуска или ЗИЛ-12 1949 года. Если так можно подойти к реставрации раритетного автомобиля, мы не должны в этом отказывать и больным. Мы стараемся работать с пациентами по такому принципу.

Увы, не все коллеги к этому готовы. К сожалению, в силу нежелания учиться, ограниченности знаний, слишком быстрого получения специальности, отсутствия процедуры клинической ротации между различными отделениями, многие врачи-специалисты недостаточно хорошо ориентируются в смежных направлениях. И нередко, сталкиваясь с, казалось бы, узкими специалистами в определенной области, в той же онкогинекологии, я поражаюсь их незначительной общемедицинской эрудиции. Люди плохо знают терапию, неврологию, кардиологию, эндокринологию, урологию… Зачастую они просто неспособны увидеть у своего пациента явные симптомы, которые говорят о смежной патологии. Поэтому недодиагностика и недоучет сопутствующих патологий -это реальный бич лечения пациента в современных условиях. Мало пациентов доживают до 35–45 лет, не имея никаких коморбидных заболеваний, а к возрасту 45–55 лет, а тем более старше, у всех имеет 4-5-7 болезней, требующих специального подхода. Люди, которые при должном лечении имели бы возможность жить, уходят раньше срока.

Современные медицинские технологии тут какую роль играют?

— Вспомните рассказ Лескова о Левше, который подковал блоху? Какие ему потребовались для этого технологии? В большинстве случаев супер-пупер-продвинутые технологии имеют скорее маркетинговое значение. Ведь кнопочная «звонилка» и современный смартфон мало чем принципиально отличаются, если вашей целью является телефонная связь. Мало кто использует функции современного телефона даже на 50%. А с точки зрения медицины, один из самых уважаемых отечественных хирургов, профессор Константин Викторович Пучков является обладателем хирургического набора императорского лейб-медика, коробочки размером 10 на 15 см. Но с его помощью в военно-полевых условиях можно выполнить практически все операции, для которых требуется нужна современная операционная стоимостью несколько миллионов долларов. Да, это будет менее безопасно, но физически сделать это возможно.

Вы упомянули, что работать становится все сложнее, это же не только с пандемией связно?

— Например, если сравнивать ситуацию с началом моей врачебной деятельности, больше 20 лет тому назад, то объемы документации, за счет которой мы защищаем пациента от врача, от самого себя, от окружающих, выросли раза в три-четыре. И речь идет не только о правилах оформления.

А с защищенностью врачей есть сложности?

— Я бы сказал, что сегодня, увы, все чаще торжествует презумпция виновности врача. А сам факт жалобы нередко трактуется как то, что специалист уже в чем-то виноват, как минимум, в том, что не сумел найти подход к пациенту. Но ведь никто не исключает «пациентского экстремизма», доходящего до «пациентского терроризма», в частности, ситуаций, когда родственники не могут что-то поделить, вовлекая в конфликт третьих лиц, в том числе сотрудников полиции, органов следствия, экспертные учреждения. Мы становимся заложниками таких ситуаций.

Чем опасны такие ситуации?

— Представьте карточный домик. Выдергиваешь одну карту, вся конструкция рушится. Эта конструкция — наше здравоохранение. Германия уже столкнулась с этой практикой, когда после объединения страны они ужесточили требования к медработникам, по аналогии с американскими стандартами. В результате даже в крупных клиниках конкурс на ставку врача-кардиохирурга составляет 0,1 человек на место, врача неотложной помощи — 0,2 человека. И большой вопрос к квалификации специалистов, которыми будут замещены эти вакантные ставки. Какие специалисты придут работать в медицину в ситуации, когда во всем виноват врач? Подумайте о будущем ваших детей, кто их лечить будет?

Ваша клиника тоже столкнуться с подобной ситуацией…

— Если вы говорите о случае с Владимиром Арцибашевым, он действительно проходил лечение в клинике, поступив в очень непростом состоянии, если не ошибаюсь, это было в июне 2019 года. Я не знал кто это, чем пациент знаменит. Для меня все пациенты одинаковы, мы одинаково лечим всех. Зато я видел влюбленные глаза женщины, Екатерины Шакиной, которая хотела, чтобы он встал на ноги. И через месяц это произошло, пациент стал смотреть на жизнь с оптимизмом, снова начал шутить, читать, писать. Однако еще через несколько месяцев ситуация изменилась, к нам обратилось его доверенное лицо с просьбой принять Арцибашева и, конечно, мы согласились. Но дальше возникла далекая от медицины ситуация, «спор хозяйствующих субъектов», если можно так выразиться. Выяснилось, что кроме женщины, которая просила о помощи г-ну Арцибашеву, есть и другая, с которой он расстался 18 лет назад, сейчас они чужие люди. Да, есть дети, но нет прямого согласия отца на предоставление им медицинской информации. Есть письменный документ, есть Федеральный закон об охране здоровья граждан, что никого кроме упомянутого в добровольном согласии на разглашение медтайны, я не могу информировать о состоянии здоровья пациента.

Более того, эти люди в споре за наследство стали использовать, на мой взгляд, чрезмерные приемы, приглашать прессу, сотрудников правоохранительных органов… И в итоге превратили все в шоу. Я здесь вижу «пациентский потребительский экстремизм», проявленный со стороны бывшей семьи этого замечательного человека.

Мешают работе клиники такие истории?

— Я бы сказал, что особенно это влияет на пациентов, находящихся на лечении. Это очень действует им на нервы и действительно ухудшает состояние здоровья. Они ведь смотрят телевизор, переживают, что родственники увидят ту или иную передачу. Для сотрудников мы можем нивелировать подобные моменты.

Подход к работе поменять не думаете?

— Безусловно, нет. Для меня медицина это суть моей жизни, ничего другого глобально у меня нет. Наша клиника всегда готова помочь любому больному, даже тому, от которого все остальные отказались. И либо мы подтвердим его диагноз, постаравшись при этом настроить человека на положительные эмоции, и главное, попытаемся облегчить его жизнь. Или же выясним, что тяжелое заболевание, от которого его лечат многие годы, отсутствует, займемся комплексным обследованием, поставим верный диагноз и подберем правильное лечение.

«Не навреди» — это был главный принцип, которым руководствовался Гиппократ. Если, как минимум, ты можешь не навредить пациенту, ты уже доктор. Если ты можешь ему помочь, сохранив результат надолго, ты очень хороший доктор. А если при этом пациент тебе еще и искренне благодарен, ты — доктор блестящий. Я же стараюсь, чтобы мои доктора перешли в следующую фазу — потрясающих докторов.

Не опасаетесь, что это скажется на бизнесе?

— Я по натуре не бизнесмен, бизнес-показатели в медицине — это не про меня. Я просто очень люблю свою работу и хочу ее делать как можно дольше. Желательно всю жизнь. Мой папа вот уже полвека трудится врачом. Конечно, это факт, что сейчас рубль и копейка стали доставаться большим трудом. Но надо продолжать работать, жить, помогать людям!

Источник: журнал «Компания»