Из-за пандемии коронавируса пациенты со сложными, хроническими диагнозами по всему миру страдают от недостатка медицинской помощи. Ситуация во многом предсказуемая — основные мощности государственного здравоохранения брошены на борьбу с Covid-19. Непростая ситуация и в России, настолько, что роста избыточной смертности по причинам, напрямую не связанным с коронавирусом, ждут уже и в Минздраве. Эпидемиологические ограничения повлияли на работу частных медицинских учреждений. Тем не менее многие из них продолжали оказывать помощь пациентам с тяжелыми хроническими заболеваниями. Олег Серебрянский, основатель и главный врач Клиники экспертной медицины «Медицина 24/7», рассказал «Компании» о том, как изменилась частная медицина в пандемию, и на что могут рассчитывать пациенты, обращаясь за помощью в частную клинику.
Олег Юрьевич, расскажите, как повлияла пандемия на лечение пациентов с хроническими заболеваниями? Понятно, что основной удар Covid-19 нанес по государственным медучреждениям. Однако в условиях жестких ограничений пришлось работать всем медикам. Какие изменения произошли в вашей клинике?
— Наша работа стала в несколько раз сложнее. Мы ведь как раз и работаем в основном со тяжелыми или эксклюзивными клиническими случаями, наши пациенты — это зачастую «отказники», люди, страдающие целым набором тяжелых заболеваний на поздних стадиях. В том числе, это пациенты со злокачественными заболеваниями, с тяжелой сердечной и легочной недостаточностью, с редкими неврологическими заболеваниями. С началом пандемии, когда вся система государственного здравоохранения переключилась на борьбу с коронавирусом, эти люди, если называть вещи своими именами, в ряде регионов России оказались совершенно брошенными. Оказалось, что они просто физически не могут попасть в привычные медучреждения к своим лечащим врачам, большая часть из которых переключалась на «ковидную» схему.
Конечно, этому есть объяснение, в стране еще не было временных ковидных корпусов и госпиталей, их просто не успели построить. Но проблема действительно была. Сейчас, несмотря на вторую волну, большая часть лечебных учреждений работает, но есть другая проблема — болеют сотрудники самих лечебных учреждений. Нас, слава Богу, эта чаша миновала. Мы продолжали работать и в первую волну пандемии, продолжаем работать и сейчас. Никаких нареканий к нашей деятельности со стороны оперативного штаба, который молниеносно реагирует на любые жалобы и замечания, не было. Мы предприняли все мыслимые меры предосторожности по недопущению попадания в клинику инфицированных пациентов, постоянно мониторировали состояние здоровья собственного персонала, короче, долго рассказывать…
На количестве пациентов коронавирусный кризис сказался?
— Количество обращений в клинику остается прежним, «допандемийным». Нагрузка сохраняется примерно одинаковая — 70–80%, иногда 90% от максимальной. Однозначно, общая ситуация в стране отразилась на пациентах, иногда они бывают более требовательными, более эмоциональными. Многие просто боятся приехать в Москву, говоря, что «вы всех перезаражаете». У многих пациентов и их родственников возникли трудности с финансами, да и в целом ситуация в экономике не из простых. Но все это не сравнимо с тем, насколько тяжело людям было во время локдауна, когда была настоящая паника, и никто не знал, что будет дальше.
Клиника «Медицина 24/7» является клинической базой кафедры факультетской хирургии Российского медицинского университета им.
В начале пандемии некоторые частные клиники были перепрофилированы для приема коронавирусных больных. Частное лечение от Covid-19 стоит довольно дорого. «Медицина 24/7» рассматривала для себя такую возможность?
— Мы придерживаемся своего профиля. «Медицина 24/7» — клиника экспертной медицины. Мы тратим огромные ресурсы на закупку современного оборудования, приглашаем высококлассных специалистов, повышаем квалификацию сотрудников. У нас жесточайшие требования к качеству исследований, к ведению медицинской документации, к сервису, к человеческому отношению к больным. У нас нет «легких» пациентов. Случается, к нам приходят люди без диагноза, но чаще они приносят кипы документов, результатов обследований, в том числе после посещения стран медицинского туризма — Израиля, Германии, реже США.
Диагнозы приходилось пересматривать по итогам?
— Примерно в 10–15% случаев, в зависимости от профиля заболевания, мы либо уточняем диагноз, либо пересматриваем его. Но в любом случае, мы делаем все возможное, чтобы улучшить качество жизни пациента, продлевая ее на максимально возможный срок. Можно, например, удалить большую опухоль, но операция приведет к тому, что человек останется без руки или ноги, не сможет ходить и жить обычной жизнью. А можно провести лечение в ином формате, например, использовать, облучение, избежав операции. Сроки жизни у пациента не изменятся, но качество будет абсолютно другим. В этом мы видим свою миссию — показать пациенту все имеющиеся у современной мировой медицины возможности, и дать ему возможность сознательно сделать выбор своего пути.
Когда мы говорим о возможностях современной медицины, то имеем ввиду, прежде всего, современное оборудование и химию. Всегда ли это является панацеей?
— Определенно, нет. Весь сознательный период в медицине, а это чуть меньше 30 лет, я занимаюсь медициной сложных состояний. С детства у меня перед глазами был пример безоговорочной преданности профессии моего отца, Заслуженного врача РФ, профессора, доктора медицинских наук Юрия Евстафьевича Серебрянского, и моей мамы Натальи Валентиновны, которая была очень хорошим доктором и передала мне такое качество, как любовь и внимательность к больным, умение находить общий язык с самыми капризными пациентами. Никакая техника или химия без любви и уважения к пациенту не обеспечит процесс выздоровления.
Кстати, когда пациенты жалуются на своих врачей или на систему здравоохранения, они говорят о том, что доктора видят проблему — перелом, опухоль, язву, их и лечат. При этом не желают или не могут посмотреть на организм в целом — бывает проблема уйдет, а самочувствие не улучшится.
— Просто необходимо признать, что человек не состоит из глаз, ушей, сердца, почек
Увы, не все коллеги к этому готовы. К сожалению, в силу нежелания учиться, ограниченности знаний, слишком быстрого получения специальности, отсутствия процедуры клинической ротации между различными отделениями, многие
Современные медицинские технологии тут какую роль играют?
— Вспомните рассказ Лескова о Левше, который подковал блоху? Какие ему потребовались для этого технологии? В большинстве случаев
Вы упомянули, что работать становится все сложнее, это же не только с пандемией связно?
— Например, если сравнивать ситуацию с началом моей врачебной деятельности, больше 20 лет тому назад, то объемы документации, за счет которой мы защищаем пациента от врача, от самого себя, от окружающих, выросли раза в
А с защищенностью врачей есть сложности?
— Я бы сказал, что сегодня, увы, все чаще торжествует презумпция виновности врача. А сам факт жалобы нередко трактуется как то, что специалист уже в
Чем опасны такие ситуации?
— Представьте карточный домик. Выдергиваешь одну карту, вся конструкция рушится. Эта конструкция — наше здравоохранение. Германия уже столкнулась с этой практикой, когда после объединения страны они ужесточили требования к медработникам, по аналогии с американскими стандартами. В результате даже в крупных клиниках конкурс на ставку
Ваша клиника тоже столкнуться с подобной ситуацией…
— Если вы говорите о случае с Владимиром Арцибашевым, он действительно проходил лечение в клинике, поступив в очень непростом состоянии, если не ошибаюсь, это было в июне 2019 года. Я не знал кто это, чем пациент знаменит. Для меня все пациенты одинаковы, мы одинаково лечим всех. Зато я видел влюбленные глаза женщины, Екатерины Шакиной, которая хотела, чтобы он встал на ноги. И через месяц это произошло, пациент стал смотреть на жизнь с оптимизмом, снова начал шутить, читать, писать. Однако еще через несколько месяцев ситуация изменилась, к нам обратилось его доверенное лицо с просьбой принять Арцибашева и, конечно, мы согласились. Но дальше возникла далекая от медицины ситуация, «спор хозяйствующих субъектов», если можно так выразиться. Выяснилось, что кроме женщины, которая просила о помощи
Более того, эти люди в споре за наследство стали использовать, на мой взгляд, чрезмерные приемы, приглашать прессу, сотрудников правоохранительных органов… И в итоге превратили все в шоу. Я здесь вижу «пациентский потребительский экстремизм», проявленный со стороны бывшей семьи этого замечательного человека.
Мешают работе клиники такие истории?
— Я бы сказал, что особенно это влияет на пациентов, находящихся на лечении. Это очень действует им на нервы и действительно ухудшает состояние здоровья. Они ведь смотрят телевизор, переживают, что родственники увидят ту или иную передачу. Для сотрудников мы можем нивелировать подобные моменты.
Подход к работе поменять не думаете?
— Безусловно, нет. Для меня медицина это суть моей жизни, ничего другого глобально у меня нет. Наша клиника всегда готова помочь любому больному, даже тому, от которого все остальные отказались. И либо мы подтвердим его диагноз, постаравшись при этом настроить человека на положительные эмоции, и главное, попытаемся облегчить его жизнь. Или же выясним, что тяжелое заболевание, от которого его лечат многие годы, отсутствует, займемся комплексным обследованием, поставим верный диагноз и подберем правильное лечение.
«Не навреди» — это был главный принцип, которым руководствовался Гиппократ. Если, как минимум, ты можешь не навредить пациенту, ты уже доктор. Если ты можешь ему помочь, сохранив результат надолго, ты очень хороший доктор. А если при этом пациент тебе еще и искренне благодарен, ты — доктор блестящий. Я же стараюсь, чтобы мои доктора перешли в следующую фазу — потрясающих докторов.
Не опасаетесь, что это скажется на бизнесе?
— Я по натуре не бизнесмен,
Источник: